КАК И ПОЧЕМУ ПЛЕХАНОВ
И ЕФРЕМОВ ПРОГЛЯДЕЛИ "САЛАМБО"

Иллюстративный материал Марксизм выстраивал учение о победной роли пролетариата на руинах романтизма, не сумевшего сосредоточиться на позитивной роли гения в жизни общества.

В 1905 году первый русский марксист Георгий Плеханов печатает в журнале "Правда" статью "Французская драматическая литература и французская живопись XYIII века с точки зрения социологии". Плеханов рассматривает проблемы творчества множества бездарностей и талантов через идеологическую призму, ранее заявленную им в лекции "Искусство с точки зрения материалистического объяснения истории" (1903). Плеханову настолько важно, чтобы в искусстве последователи марксизма видели историческую роль трудящихся, что проблема гения в мире художественных образов оказывается вне сферы его эстетических интересов. Ошибка Плеханова заложила мину замедленного действия под весь корпус прогрессивной русскоязычной литературы двух веков.

Психоделический инфантилизм

Тургеневский Базаров стал признанием бессилия русской художественной традиции в постановке и разрешении проблемы гениальности. В "Мертвом доме" Достоевский намекнул на существование в толще русского народа маргинальных гениев, чья деятельность, зачастую с криминальным оттенком, всегда беспощадно наказывается обществом. В Пушкинской речи Достоевский обозначил "русскую гениальность" как форму социальной мимикрии. Позиция Достоевского поставила под сомнение существование русской национальной идеи, выразителем которой и должен был бы стать сугубо положительный гений имперского этноса. Литературная экспрессия Леонида Андреева заложила основы для последующего представления революционера как романтического образа, возвышающегося над кровью и насилием. Ложная традиция Леонида Андреева, наиболее полно развернутая в творчестве пролетарского писателя Максима Горького, была преодолена только в романах Леонида Леонова.

В романе "Русский лес" Леонид Леонов создал образ профессора Вихрова, гениальность которого проявилась в бережной и научно обоснованной заботе о природном богатстве русской части Евразии и неповторимости природного ландшафта новой Красной Империи. В послевоенные годы ХХ века сложилась уникальная ситуация, когда признанному классику советской литературы Леониду Леонову наследовал ученый и писатель-фантаст Иван Ефремов. "Лезвие бритвы" (1963) Ефремова - это попытка придать космологические мотивы литературной идеологии "Русского леса" Леонида Леонова, усложненной этикой Достоевского. В антитоталитарной антиутопии "Час Быка" (1970) Ефремов превращает планету Торманс в новый вариант "Мертвого дома" с той существенной разницей, что планета-тюрьма не знает русского человека и общечеловеческой тяги к театральному искусству. В повести "Звездные корабли" (1947) и в романе "Туманность Андромеды" (1958) взгляд Достоевского на "русскую гениальность" как форму социальной мимикрии Ефремов вынес за пределы Земли и сделал этическим законом межгалактического сообщества.

Ефремов - современник Леонова

Парадокс заключается в том, что идеологическую надстройку Достоевского и сциентизм Леонова Ефремов утвердил на философский фундамент материалиста Георгия Плеханова. Ефремов полагал, что земляне будут соответствовать требованиям Великого Кольца цивилизаций при условии многократно возросших возможностях среднестатистического гражданина коммунистического общества. Ефремов обеими ногами стоит на тезисах программной работы Плеханова "Французская драматическая литература и французская живопись XYIII века с точки зрения социологии". Это проявляется в его взгляде на то, что обустраивание звездных миров с точки зрения наиболее полно достижимой гармонии станет высшей формой социального творчества. Мысль покажется Ефремову настолько важной, что он перенесет ее в историческое прошлое в романе "Таис Афинская" (1973). Здесь крайне далекий от "достоевщины" Ефремов с его коммунистическим утопизмом вынужден повторить уроки "Мертвого дома". Расценив куртизанку Древней Греции образом гениальной женщины, Ефремов был вынужден признать, что взаимоотношения столь дорогих ему персонажей "Лезвия бритвы" и "Таис Афинской" с толпой выстраиваются в форме затяжного и безвыходного конфликта. Если у гения, у Таис Афинской, нет возможности перестроить несовершенный мир под свое совершенное тело, то гармония вообще недостижима. В каком-то смысле роман "Таис Афинская" вскрывает стратегическую ошибку в развитии всей русской литературы.

Дело в том, что Ефремов создает образ Таис Афинской так, как будто не было в мировой литературе романа Гюстава Флобера "Саламбо" (1862). Круг замкнулся. Пропагандируемый Плехановым марксизм идеализировал толпу, развенчанную Флобером. Плеханов породил утопизм Ивана Ефремова? Да. Но это половина проблемы. Плеханов погубил Ивана Ефремова чрезмерной дозой материализма и равнодушием к фигуре гения-одиночки. Пиррова победа Плеханова связана с деформацией материалистической точки зрения корпуса задач литературы. Эстетические догматы Плеханова, зачастую пересказываемые с упрощением, обернулись для русской литературы десятилетиями бесплодных исканий героя и героического начала. В итоге русская литература в целом, роман и драма в своих лучших образцах зашли в чудовищный тупик, не сумев ни поставить, ни разрешить проблемы человека-оператора как героя нового поколения.

Флобер оппонировал Гегелю

Фэнтази - это хорошо законсервированный романтизм? Скорее это жанр, представленный, то ли традиционализмом, переодетым в романтизм, то ли романтизмом, вымоченным до подобия традиционализма.

Из огромной палитры религиозных переживаний ранний романтизм выбрал истерию, не совместимую с созиданием. Оттого бесплодны сценарии на тему "что было бы после победы декабриста-романтика Рылеева". Как и многие другие варианты альтернативного будущего, написанные романтическими идеалистами. А вы читали альтернативную фантастику, созданную зачинателями новых религий (Хаббард и др.)? В этих текстах нет романтизма. Он выветрился. Его перебивает запах гегелевского рационализма. Странно, почему?

Романтизм подменил животворный миф мистической экзальтацией.

Наиболее показательным остается сугубо романтический роман Гюстава Флобера "Саламбо". Здесь драматические переживания персонажей ничего не имеют общего с фанатизмом. В мнимо историческом романе Флобер подытожил опыт романтизма как глобального течения всего западного искусства. Флобер велик, но в "Саламбо" он не дал нам мифа. Герои ведут себя как фанатики. Автор, как и Ван Гог, был фанатично предан миссионерской идеи искусства. Но из его романа не явилась миру новая религия. Нет в "Саламбо" и нового мифа.

Ибо исступленность фанатизма есть первородное ощущение мифа. Романтизм остается искусством для механизмов, кукольным театром, действом марионеток. Из него изъята сакральная начинка мифа. Повышенной возбудимостью реагировал читатель на экзальтированную одухотворенность героя-страдальца (Шиллер, Гете, Байрон и др.). Сегодня фэнтази не дает подобного эффекта.

Жертвенная ловушка литературной сакральности

Фэнтази – пограничное состояние. В отличие от средненькой твердой "научной" фантастики, фэнтази изготавливается по рецепту, в котором архиважное значение имеют пропорции профанного и сакрального. В начале пути каждому автору предстоит сделать выбор: заняться ли истолкованием сакрального или эксплуатировать профанное? Сексуализация жанра фэнтази, всегда имевшая место (детский эротизм Крапивина и др.), но принявшая характер пандемии после 1991 года, свидетельствует о неспособности авторов перевести профанное в сакральное. Агрессивный обыватель, утяжеленный 70 годами атеизма. Полагает, что профанное как извращение сакрального? На самом деле, сакральность как антипод профанного.

Фэнтази – это близорукий взгляд на творческий потенциал священного писания, жанра "библии". Фэнтази – жанр, пограничный священному писанию выдуманных народов, жанру "библии". Плохое фэнтази мимикрирующее под священное писание, оказывается программной беллетристикой про сексуальные запреты. В то время, когда хорошее фэнтази, приближаясь к жанру "библии", имеет возможность установить новые моральные принципы, этические нормы, противоположные представлениям толпы о морали. На этом основан успех жанра фэнтази в послевоенном мире. Такие вещи, как "Дверь в лето" вполне могли бы революционизировать мораль. Сексуальное противоборство появляется там, где персонаж не имеет сакрального собеседника. Без присутствия сакрального собеседника плохое фэнтази превращается бестиарий, против чего, кажется, не возражал ни один из столпов постмодернистского фэнтази.

Настоящий герой хорошего фэнтази ведет диалог с небом. В отличие от библии, это не диалог. Герой плохого фэнтази с головой погружен в нечистоты, изматывается, отвечая на провокации плохих парней и тратит энергию на ловушки. Диалог с нечистотами - условие демонологической беллетристики. В хорошем фэнтази больше библейского. В плохом фэнтази больше профанного, которое всегда будет реализовываться демонологией. Сексуализация фэнтази – это тенденция сползания в "плохое", это победа худших образцов жанра. Сексуализация – это маска демонологического, сатанинского. "Победа" профанного превращает пресонаж в куклу для сексуальных экспериментов, от которых очень быстро устают автор и издатель, а читатель не устает в силу малого возраста и ограниченного жизненного опыта.

Уместно вспомнить положение согласно которому: "Цивилизация - головоломка из ошибок, угроз, сакрального мусора, функционирующая системой запретов" (цитата из очерка "Мимо, но…", глава "Угрожающие запреты"). Если верен этот тезис, тогда в жанре фэнтази осуществляется механический перебор сакрального мусора, мотивируемый желанием выйти из системы запретов, переводящей угрозы и ошибки в статус "цивилизации". В случае удачи автор хорошего фэнтази моделирует "иную цивилизацию". Талант заключается в том, что знакомые угрозы и ошибки формируют иную систему запретов, что непроизвольно воспринимается критикой существующего положения дел. Тогда как (не столько автор, сколько) читатели плохого фэнтази увеличивают профанный мусор, продаваемый в обертке, имитирующей мифологию богоборчества. Бесталанность в том, что педалируется спекулятивный обход запретов. Закономерно, что в наиболее успешно продаваемых образцах жанра за богоборчество выдается постельная возня с опостылевшим малознакомым партнером. К сегодняшнему дню воспитано целое поколение читателей, которые список сексуальных партнеров главного действующего лица, их физическое и моральное уродство воспринимают не иначе как "критикой", "сатирой" и т.п.

Мистическая экзальтация достигается эксплуатацией идеи (идеи, не чувства!) иномирия. Флоберовский Карфаген в "Саламбо" - это иной мир по отношению к Древнему Риму и современной Франции. Здесь не суть фажно, что на самом деле Карфагеном называли Херсонес на Черном море. Римом был Константинополь. И т.д. Об этом мы много писали.

Вопрос выживания современного фэнтази как Искусства заключается в том, кому и когда откроется иномирие как миф? "Второй фронт" был открыт по линии интеллектуальной свободы. В каких образах будет воплощен миф об интеллектуальной свободы? Только в образе пророка! Можно ли создать литературный персонаж без идеи новой религии? Нет. Оттого фэнтази не у дел.

Понимал ли Плеханов "Саламбо" Флобера как эстетически ценную конструкцию, а не сагу о классовом конфликте наемного войска с ростовщической столицей древнего мира и морской площади мировой работорговли? Понимал ли Плеханов "Саламбо" Флобера как литературный эксперимент, закономерно требующий продолжения в пределах русского национального поля? Понимал ли Плеханов "Саламбо" Флобера как вершинное произведение в жанре Библии? Отрицательный ответ на эти простые вопросы заставляет нас сформулировать тезис о тщетности художественных поисков русских романистов вне "Саламбо" как литературной вершины второй половины XIX века и вообще вне жанра фэнтази в ХХ веке.

Как самому написать фэнтази

Вадиму Назарову посвящается

Фэнтази - это литературный жанр, требующий создания и дальнейшего взаимодействия новых миров, в своеобразии которых повторяются личностные особенности и потребности главных персонажей.

Являясь внучатым племянником волшебной сказки, жанр фэнтази возводится на фундаменте из крайне строгих правил. Герой и ребенок всегда доживают до финала. Сухопутное путешествие из города А к морю Б завершается в связи с началом движения по морским волнам в поисках деревни В. Эпизодическая слабость доброго мага оборачивается невиданным могуществом светлых сил и т.д.

Ели ты принял (или приняла) решение написать фэнтази, прежде всего определитесь с животными. Возможно, это самая сложная проблема жанра.

Что тут сложного? Допустим, шестирукий борсокер преградил путь герою. Хищник выписан мерзким волосатым чудовищем. Ура, победа! Но далее к поверженному телу будет утрачен интерес. Вы попросту забудете об осиротевших детенышах. А читатель на протяжении всего рассказа (романа) думает: “Куда подевались разнесчастные борсокеры? Почему я должен сочувствовать безжалостному мяснику, который уничтожает редкие виды беспомощных зверюшек? Жаль, надо было их занести в Красную книгу”. Энергии и терпения выпускника зоологического факультета не хватит для того, чтобы отслеживать изменения у всех придуманных вами животных.

Второй пример - лошади. Хочется, чтобы на первых страницах герой появился на белом коне? А вы подумали о том, что и в книге красивое животное требует ежедневного ухода? Сколько раз вы ночевали в конюшне? Разве вы имеете привычку нюхать конские какашки с целью контролировать пищеварение вашего любимца? Так почему вы отнимаете эти трудовые обязанности у персонажа, который, в противном случае, будет выписан редким эгоистом?

Вот вам категорический совет: откажитесь от животных. Придумайте мир, где живут одни люди. Без животных. Но где-то в космической дали есть Планета Живых Зверей. Коней, драконов и авров вы можете сколько угодно описывать во... снах.

Я много лет занимаюсь фэнтази. Мое важнейшее наблюдение: свежее описание природы важнее глупой игры в придумывание монстров. Я вас не убедил? Есть возражения и контрдоводы? Вы ощущаете в себе силы на создание “зоологического фэнтази”? Тогда вот подсказка: напишите историю с одними животными. Вообще без людей. Если получится, вас заслуженно ждет Нобелевская премия в области литературы.

Отказ от животных дает возможность пристальнее всмотреться в мир людей и предметов.

Без каких персонажей невозможно полноценное фэнтази?

Это герой, добрый и злой маги, добытчик священных даров, страж долины, романтическая девушка, непобедимая воительница, красивая женщина и ребенок. Вы готовы узнать небольшую хитрость? Не задерживайтесь на обрисовке внешности персонажей. Ваша прямая обязанность состоит в четком воссоздании предметного мира. Вещь в фэнтази - двойник ее владельца!

Меч навсегда останется любимой игрушкой главного героя. По страницам многих книг герои разгуливают в полуобнаженном виде, но с мечами в обеих руках. Как шутят продавщицы в книжных магазинах: эффектная цветная обложка заставляет покупателя раскрыть кошелек.

По ложной традиции страж долины представлен обитателем европейского замка. Мне ближе владелец не обустроенной территории, откуда осуществляется переброс людей и вещей на другие планеты или в параллельные миры. Помните, страж долины крайне придирчив к выбору оружия. Если герой прославлен поединками на мечах, если воительница плеткой пугает врагов, то стражу надо подарить тяжелый топор. Дубину, копье или трезубец.

Пророческий свиток и экзотические одежды прекрасно характеризуют доброго волшебника. У злых магов руки отяжелены орудиями пыток и издевательств. Ключами от подземелий, мешками с говорящими монетами или хрустальными черепами.

Природные недостатки добытчика высвечивают добродетели героя. Воришка не такой высокий, не такой сильный, не такой честный, как любимец ваших потенциальных читателей. Похититель священных вещей - сугубо функциональный персонаж. Он призван помогать герою. Его среда обитания - безвыходные положения. Желательно, чтобы герой и вор принадлежали разным расам. Мои любимые добытчики - кочевники из степей. Детям на один раз можно поручить воровские функции. Но разве карапуз похитит перстень из охраняемого дворца злодея Иго? Иногда вор настолько хитер, что может обмануть самого Автора! Например, добыть для себя пару лишних страниц с рассказом о трудном детстве или с описанием невесты из родной деревни!

Не забывайте, что кто-то из действующих лиц призван смешить читателя. Смех - непосильная задача для романтической девушки, сильной воительницы или красотки. Остаются вор и ребенок. Есть неписаное правило. Не допустимо выводить ребенка отрицательным персонажем. Отсюда замечательная привилегия детей - они имеют право смеяться над героем. Над огромным его ростом, длинным мечом и боязнью женщин. Детей забавляет и красотка. Дети хохочут над ее страстью к природной косметике, коротким юбочкам и над никчемным многочасовым расчесыванием крашеных волос.

После вводной характеристики основных персонажей у вас открывается огромное поле для сюжетных экспериментов. Заставьте пересечься жизненные пути всех и каждого! Пускай страж долины страдает от тайной любви к воительнице, но семейное счастье повстречает в браке с красавицей. Не плохо, если в пещере доброго волшебника странствующий ребенок воссоединится с родным отцом. Забавно, если в финале герой исчезает в телепортационной дыре, чтобы в начале повествования появиться в виде малолетнего спутника при недогадливом герое! Пусть читатель заново перечитает книжку, чтобы убедиться: во всех удивительных приключениях ребенок сопровождает самого себя! Словом, дерзайте!

Не забывайте золотого правила. Побеждает не герой-одиночка, но команда. В жизни часто встречаются эгоисты. Стоит ли про них и для них писать старое доброе фэнтази?!